Из воспоминаний Желобкова Владимира Сергеевича –
ветерана Великой Отечественной войны
Эта страшная февральская ночь
Кольцо вокруг Корсунь-Шевченковской группировки замкнулось. В окружении оказалось десять дивизий немецких войск и одна кавалерийская бригада. Об этом сообщило Совинформбюро в первой половине февраля 1944 года.
Основной фронт наших войск уходил на запад, а мы вели бои на внутреннем обводе окруженной группировки. Фашисты дрались с остервенением. По всему было видно, что капитулировать они не собираются. Немцы пытались наладить по воздуху снабжение окруженных частей, но зенитным огнем и истребительной авиацией «мост» был ликвидирован за три дня.
В результате тяжелейших недельных боев группировку сжали до предела: огнем тяжелой артиллерии она простреливалась насквозь. За все дни боев нас бросали на различные участки: то мы оказывались в районе г. Шпола, то за Звенигородом, то попадали еще южнее – немцы искали слабые места в окружении, пытались пробиться на запад, но оказалось, что самое страшное еще впереди.
Зима 1943-1944 гг. была слякотной, дождливой, с мокрыми снегами и раскисшими разбитыми военными дорогами.
В ночь с 16 на 17 февраля 1944 года мы заняли оборону на высоте с крутыми склонами, покрытыми раскисшей почвой и мокрым снегом. На эти склоны не могли взобраться оставшиеся три танка с почти полностью израсходованными боекомплектами и остатками горючего в баках.
Курган замыкал разлужье, переходившее в глубокий овраг, а там угадывались боковые ветви оврага – местность для танков непроходимая. Вершина кургана была размыта временем – снесена ветрами и ливнями, и на ее площадку втянули полковые пушки, соорудили артиллерийские дворики. Танкисты прикинули и решили, что в случае чего по пехоте можно вести перекидной огонь через курган: если наша техника не залезла на курган, то немецкая и подавно.
К вечеру на батарею подвезли боеприпасы, но «ЗИСы»-трехтонки до кургана не дошли метров четыреста, и пришлось нам, десантникам и жителям недалекой деревушки, нести снаряды на курган.
Уже совсем стемнело, когда нас разыскал старшина. Он привез на замученной лошаденке термосы с горячей кашей и чаем, разлил «боевые сто грамм». Помянули тех, кого уже с нами не было.
Часам к девяти потянуло изморозью, посыпал густой лапчатый снег. Не стало видно и в десяти шагах. Далеко вперед выставили усиленные посты. Еще днем, когда окапывались, приезжало высокое начальство в папахах и, осмотрев позиции и разлужье с оврагами, сказало, что мы здесь, как у Христа за пазухой, что местность танконепроходимая, а немец без техники на прорыв не пойдет, что севернее нашей позиции, километрах в пяти, старинная булыжная дорога, и там собрано все, чтобы встретить немца.
Но на войне никогда не узнаешь, что будет через час и даже через минуту. В воздухе повисло ожидание чего-то тревожного, какой-то смутной беды. Там, далеко на востоке, внутри окруженной группировки, сквозь разрывы снежных тяжелых черных туч вспыхивали огненные сполохи, доносились тяжкие вздохи глухих разрывов.
Командир танкистов приказал снять с шаровых установок пулеметы, и танковые стрелки заняли оборону рядом с нами. Было 15 минут третьего, когда зазуммерил телефон, и трубка голосом часового выкрикнула: «Немцы прут колонной, бейте по пристрелянным ориентирам». Танкисты нырнули в люки, гулко ударили танковые пушки. Слаженно разорвав ночную темноту, ударила батарея.
Пушки непрерывно грохотали, но уже все потонуло в сплошном реве пулеметного и автоматного огня. Впереди, уже перед огневой батареей угадывалась голова колонны. Она ползла на батарею неотвратимо, снаряды, казалось, не разрывались, а увязали в этом черном человеческом месиве. Голова колонны опутала батарею ливнем огненных трасс, на наш непрерывный огонь сначала робко, а потом, все усиливаясь, посыпался огненный дождь. Бой приближался вплотную. Чем сильнее вели огонь мы и танкисты, тем неотвратимее и страшнее надвигалась из метели молчаливая масса. Огонь с обеих сторон достиг предела. Вставив последний диск, я вдруг услышал всего несколько наших автоматов. На батарее уже шла жестокая рукопашная схватка. Молчали наши танковые пушки. Мой автомат отстукивал последние патроны, когда по диску ударила пуля, и он заглох. Швырнув последнюю гранату-лимонку в появившиеся из снега фигуры немцев, я скатился вниз. Упал в глубокую колею за танками с жидкой грязью и замер. Хотелось оборотиться в гвоздь и залезть в землю по самую шляпку. На кургане тишина, батарея молчит, по звуку было слышно – бой откатился на Запад.
Постепенно спадало напряжение боя, холод брал свое. На теле не было сухой нитки – казалось, ты остался один во всей вселенной. Но ночь стала наполняться звуками, слух воспринимал стоны раненых на высоте, кто-то недалеко выругался по-русски, к танкам из темноты начали сползаться оставшиеся в живых десантники, танкисты. На востоке стало медленно бледнеть небо, к месту боя прибыл с горючим танк «ИС». В мутном рассвете февральского утра предстала картина страшного побоища.
Теперь начала вырисовываться вся ночная операция немцев по прорыву. Бросив всю технику, немцы решили ночью прорваться к своим, без выстрела, по тому самому оврагу и в конце разлужья, где на кургане заняли оборону наши. Артиллеристы попали на острие удара. В рукопашной погибли все. Во главе колонны прорыва шли эсэсовцы, вооруженные пулеметами, – вот откуда море огня. Все разулужье было завалено трупами в черных мундирах. Как говорили уже потом трофейщики и ребята из похоронной команды, перед нашими позициями без малого осталось три тысячи немцев. Прорвалось на запад около 10 тысяч. Всего в Корсунь-Шевченковском котле осталось 56 тысяч и командующий генерал В. Штеммерман. А на других дорогах и полях – масса разбитой и брошенной немецкой техники. Из наших 42 десантников осталось 8, из 12 танкистов – трое.
Войну я закончил в Вене. Была радостная весна 45-го года. Мне исполнилось 20 лет и, казалось, впереди все будет легким и простым. А та ночь, с 16 на 17 февраля 44-го года осталась в памяти до последней детали, и время не может ничего стереть.